I am going to count to three and I'm going to move the coin. One.
Бывало ли вам пусто серым, октябрьским утром? Не просто, знаете, пусто оттого, что вас бросили и не с кем пойти поужинать. Не потому, что вам хотелось пригласить, скажем, П. в театр, и вы готовились к этому вечеру с тщательностью выпускника перед балом, а наконуне П. сообщил Вам, что приболел, или же занят и составить вам компанию не сможет.
Бывало ли вам пусто без причины? Пусто настолько, что вы отменили бы все встречи и отказались от всех приглашений? Я говорю "пусто", вовсе не потому, что хотел бы тем самым спрятать в словах депрессию, нет, я говорю "пусто" оттого, что только это слово может с предельной точностью описать мое состояние.
Октябрь, поплакав для проформы стылым дождиком, робко стучиться серым рассветом в мои окна. Ежась и чертыхаясь я, кутаясь в халат, выглядывал на улицу и приходил к выводу, что хуже погоды и не придумать. Сырой, набрякший туманом воздух путался в пожелтевших листьях, и оттого Фондель парк, в сентябре такой яркий и праздничный, становился похожим на серое лицо комедианта. Такого, знаете ли, утреннего Арлекина, что с трудом разлепляет воспаленные глаза, вокруг которых глубокими рубцами расходятся морщинки. Эти шрамы времени все еще заполнены остатками вечернего грима, а оттого смотрятся еще более уныло... Измотанный, потерявший лоск и цвет Арлекин-Октябрь зевает, обдавая несвежим дыханием, демонстрируя желтые зубы, с прожилками коричневатого налета. Он тянется к сигарете, чтобы добить и без того измотанный организм, чтобы заставить усталое сердце, едва нашедшее покой во сне, вновь пуститься в нервный бег, разбавленный аретмией.
Понимая все это, я ощущал бесконечный прилив нежности к комендианту-октябрю, и пустота моя окрашивалась в пастельно-лиловый. Я тянулся к портсигару, доставая скрученную с вечера van Nelle, и, вторя моему единственному на тот момент другу, добивал свое истрепанное сердце крепким табаком. Я натягивал брюки и надевал ботинки на босу ногу, я кутался в теплый, шерстяной свитер прямо поверх пижамной куртки и выходил в парк, окунаясь в сырой, промозглый туман, купаясь в беспречинном отчаянии, которое может быть только осенью.
Я брел по аллеям, все глубже и четче ощущая октябрьскую безысходность и, останавливаясь на берегу озерца, говорил себе каждый раз одно и тоже "Вот такие дела...."
Я возвращался в дом лишь промерзнув до костей и, делая первый глоток свежесваренного кофе, чувствовал, как растворяется пустота...
И тогда я просил принести телефон и, бездумно открывая записную книжку, приглашал на ужин первого попавшегося приятеля... Я знал, что этим вечером обязательно выпью лишнего, и утром проснусь где-то на окраине Амстердама, а рядом со мной будет лежать юный Пьеро, чьи глаза чисты и наивны, чье лицо не испорчено картой морщин.... Я оденусь и покину его маленькую квартирку, размышляя о том, что все в моей жизни прекрасно и бесполезно... И даже октябрьская пустота не менее прекрасна, чем апрельское утро...
Бывало ли вам пусто без причины? Пусто настолько, что вы отменили бы все встречи и отказались от всех приглашений? Я говорю "пусто", вовсе не потому, что хотел бы тем самым спрятать в словах депрессию, нет, я говорю "пусто" оттого, что только это слово может с предельной точностью описать мое состояние.
Октябрь, поплакав для проформы стылым дождиком, робко стучиться серым рассветом в мои окна. Ежась и чертыхаясь я, кутаясь в халат, выглядывал на улицу и приходил к выводу, что хуже погоды и не придумать. Сырой, набрякший туманом воздух путался в пожелтевших листьях, и оттого Фондель парк, в сентябре такой яркий и праздничный, становился похожим на серое лицо комедианта. Такого, знаете ли, утреннего Арлекина, что с трудом разлепляет воспаленные глаза, вокруг которых глубокими рубцами расходятся морщинки. Эти шрамы времени все еще заполнены остатками вечернего грима, а оттого смотрятся еще более уныло... Измотанный, потерявший лоск и цвет Арлекин-Октябрь зевает, обдавая несвежим дыханием, демонстрируя желтые зубы, с прожилками коричневатого налета. Он тянется к сигарете, чтобы добить и без того измотанный организм, чтобы заставить усталое сердце, едва нашедшее покой во сне, вновь пуститься в нервный бег, разбавленный аретмией.
Понимая все это, я ощущал бесконечный прилив нежности к комендианту-октябрю, и пустота моя окрашивалась в пастельно-лиловый. Я тянулся к портсигару, доставая скрученную с вечера van Nelle, и, вторя моему единственному на тот момент другу, добивал свое истрепанное сердце крепким табаком. Я натягивал брюки и надевал ботинки на босу ногу, я кутался в теплый, шерстяной свитер прямо поверх пижамной куртки и выходил в парк, окунаясь в сырой, промозглый туман, купаясь в беспречинном отчаянии, которое может быть только осенью.
Я брел по аллеям, все глубже и четче ощущая октябрьскую безысходность и, останавливаясь на берегу озерца, говорил себе каждый раз одно и тоже "Вот такие дела...."
Я возвращался в дом лишь промерзнув до костей и, делая первый глоток свежесваренного кофе, чувствовал, как растворяется пустота...
И тогда я просил принести телефон и, бездумно открывая записную книжку, приглашал на ужин первого попавшегося приятеля... Я знал, что этим вечером обязательно выпью лишнего, и утром проснусь где-то на окраине Амстердама, а рядом со мной будет лежать юный Пьеро, чьи глаза чисты и наивны, чье лицо не испорчено картой морщин.... Я оденусь и покину его маленькую квартирку, размышляя о том, что все в моей жизни прекрасно и бесполезно... И даже октябрьская пустота не менее прекрасна, чем апрельское утро...
Как же это неожиданно и здорово было увидеть этот текст! Спасибо!
Потому и попросила тебя почитать, чтобы проверить, глючит или нет
Имхо...
Я точно такими же словами сказала насчет етого, как ты.
А как тебе сам оридж?
Точнее ето как бы и Воспоминания, только адаптированные для читателей 18-22 лет
А я уже стара читать юношескую литературу, к сожалению.
Аналогично. Дошла до знакомства с Домиником и поняла, что все. Стало понятно, что пишет молодой человек, а это, увы, сразу все для меня.
Понятно, что я его не приватизировала, но подсознательно ололокает